Л. БУНЮЭЛЬ, «ДНЕВНАЯ КРАСАВИЦА» и З. ФРЕЙД
Нижегородские новости. 3 декабря 1992 г.
Л. БУНЮЭЛЬ не любил «психологию, анализ, психоанализ». Равнодушно относился он к попыткам своих друзей nодвергать его творчество анализу «по Фрейду». «Психоанaлиз кажется мне терапией, nредназнaченной для определенного социального класса, определенной кaтегории людей, к которой я не принадлежу», довольно высокомерно заявляет он.
Фрейдизм — это научная теория, а науку можно любить или не любить, уважать или не уважать, однако с ее выводами чаще всего невозможно не считаться. Поэтому, думаю, что Л. Бунюэль явно преувеличивал свою независимость от психоанализа. К тому же он сам признавался в своем «фрейдистском» прошлом: «В молодости учение Фрейда, — писал он, — и открытие подсознательного оказали на меня влияние».
Авторский намек на возможность психоаналитического объяснения поведения героини в фильме достаточно прозрачен: во-первых, это мимолетный эпизод из детства Северины, в котором участвует взрослый мужчина с довольно непривлекательной внешностью, а во-вторых, это отсутствие сексуальной гармонии между будущей «Дневной красавицей» и ее картинно красивым супругом. В итоге полученный еще в детстве сильный сексуальный импульс, подавленный, вероятно, воспитанием и социальным окружением, оказывается под постоянным давлением со стороны Пьера, мужа Северины, обладателя совершенно иного типа сексуальности. Результат — отчаянное по своему характеру решение героини вступить на путь порока, безнравственность чего для нее самой совершенно очевидна.
Безусловно, мы должны были бы однозначно осудить Северину с позиций высокой (и даже не очень высокой) морали. Но попытаемся понять, что движет ею в ее несомненно безрассудном решении.
Является ли Северина мазохисткой или это просто с жиру бесящаяся, пресыщенная достатком представительница гниющей буржуазии? Первый вывод из названных подкрепляется таким авторитетом, как сам Л. Бунюэль, называющий Северину «буржуазкой-мазохисткой». Однако я осмелюсь не согласиться с глубоко почитаемым мною автором фильма.
Если б это было просто проявлением патологической сексуальности, то, как мне кажется, все поведение героини в сценах свиданий с разными мужчинами должно было бы быть подтверждением этому, чеro мы в фильме не видим. Кроме того, Северина в таком случае гораздо «удачнее» действовала бы, встретившись с настоящим мазохистом — профессором, очередным посетителем квартиры мадам Анаис.
Я же в Северине склонен видеть... страстную исследовательницу человеческой страсти (хотя героиня К. Денев слишком уж бесстрастна для сюжета «Дневной красавицы»). Сразу же могу легко представить себе возмущенные реплики читателей в свой адрес и обвинения в неприкрытой попытке оправдать моральное разложение и разврат. Честное слово, не это я имел в виду!
Вероятно, размышляя над образом героини, нужно было бы подниматься над фактами, не ограничиваясь копанием в деталях сюжета. Зададимся вопросом: что толкает человека, живущего в благоустроенной квартире вместе с близкими и любимыми людьми, имеющего интересную работу, предпринять, например, трудное и опасное для жизни восхождение на горную вершину? Что заставило человека из интеллигентной семьи, получившего неплохое образование, обладающего многогранными способностями, бросить все и посвятить свою жизнь радикальному изменению образа существования огромной страны, а если получится — то и всего мира? Примеры можно было бы значительно умножить. Что же побуждает человека к действиям, логически полностью не оправдываемым?
Мне кажется, что Севериной движет тот же демон беспокойства, неудовлетворенности уже имеющимся. Фрейд помогает в случае «Дневной красавицы» определить природу этого демона.
Второй «фрейдистский» довод касается самого автора. Почему он с таким хладнокровием предлагает разглядывать довольно непривлекательную изнанку внешне соблазнительной и «скромно обаятельной буржуазии»? Может, и его самого можно обвинить, — если не в мазохизме, то в садизме по отношению к зрителю?
Объяснение этому я нахожу также в воспоминаниях Л.Бунюэля. Он рассказывает, как, гуляя в детстве с отцом, наткнулся на осла, сдохшего и уже разлагающегося. «Это зрелище и притягивало меня, и отталкивало одновременно... Я стоял, словно завороженный, смутно ощущая в этой картине некий метафизический смысл. Отец едва оттащил меня». Вероятно, в этом случае уже можно обнаружить ростки того отношения к жизни, которое полностью созреет лишь в будущем художнике.
Здесь напрашивается одна интересная ас социация: описанный эпизод из биографии выглядит как... цитата из стихотворения Ш. Бодлера «Падаль», в котором автор рассказывает про «лошадь дохлую под ярким белым светом, среди рыжеющей травы». Увиденное вызывает у великого французского поэта довольно странное, на первый взгляд, ощущение:
То зыбкий хаос был, лишенный форм и линий,Как первый очерк, как пятно,
Где взор художника провидит стан богини,
Готовый лечь на полотно.
Я думаю, нетрудно предположить, что в этом совпадении не просто случайность, но и некоторое объяснение сходства и своеобразия творческой индивидуальности обоих xy дожников, каждый из которых создавал свои «Цветы зла». А главное — они их взращивают на однородной почве.
Так зачем же автор «мучает» зрителя тяго стно безобразными сценами фильма? Неужели только затем, чтобы доказать свое безразличие к морали или продемонстрировать степень нравственного падения героини? Мне кажется, что Л. Бунюэль показывает трагедию падшего человека, который достоин хотя бы нашей жалости и сострадания.
Наконец, «фрейдистский» привкус фильма ощущается и в той роли, которую он может сыграть по отношению к зрителю. Открываюшаяся в этой картине «империя чувств» обогащает зрителя тем жизненным опытом, который, я уверен, для большинства решительно неприемлем, но тем не менее, возможно, даже необходим. И, обретенный через художественную форму, он, этот опыт, осуществляет некую духовную «возгонку», включает открытый Фрейдом механизм сублимации, сидящий в каждом человеке, — и оказывает на зрителя очищающее (да, да — очищающее!) воздействие.
Ядом ведь не только травят, но и лечат; аристотелевский катарсис — это духовное очищение, это высшее наслаждение, достигнутое через лишение и страдание. Конечно, с сильно действующими средствами нужно обращаться осторожно. Однако они в гомеопатических дозах и — лучше всего — в художественных формах необходимы организму, который не хочет одряхлеть от пресыщения, благополучия, изнеженности, успокоенности и paвнодушия.
Copyright © Карен Акопян 2012-2021 Все права защищены