Главная Об авторе Тексты Новости Гостевая Контакты

КЛОД ЛЕВИ-СТРОС

МИФОЛОГИКИ[1]

ЧЕЛОВЕК ГОЛЫЙ

Моей матери
в год ее восьмидесятипятилетия
и памяти моего отца.

ПРОЛОГ

ούd’ őσον έν μαλάχη τε καί άσφοδέλω μέγ’ őνειαρ[2]

Гесиод. Труды и дни, стих 41

От Скалистых гор и до Тихого океана, приблизительно между 40-й и 50-й параллелями, простираются территории, почву которых преимущественно образует базальтовая лава, относящаяся к третичному и четвертичному периодам и формирующая горизонтальные либо складчатые пласты, из которых то здесь, то там выступают скалы более древнего происхождения. Цепь Каскадных гор, вытянувшаяся по оси, идущей с юго-запада на северо-восток, в каких-нибудь двухстах километрах от морского берега представляет собой наиболее значительное складчатое образование горных скал вулканического происхождения. Ее западный склон обращен к морю, и на этой ее стороне, где преобладает неоднородный рельеф местности, морские отложения, главным образом относящиеся к третичному периоду, скрывают под собой вулканические образования того же времени, более древнюю метаморфическую породу Олимпийских гор, а также породы горной цепи берегового хребта и Кламатских гор, где, как и южнее, в Сьерра-Неваде, вперемежку с восходящими к периоду образования карбонатных пород встречаются скалы совсем иного происхождения — относящиеся к юрскому периоду.

С другой стороны, вплоть до отрогов Скалистых гор, высота плоскогорья, тянущегося вдоль реки Колумбия и глубоко изрезанного ущельями, в которых протекают эта река и ее важнейшие притоки — реки Снейк и Спокан, колеблется между менее чем двумястами и тысячью пятистами метрами над уровнем моря. Во всем этом регионе в эпоху плиоцена лавы испытали значительное сжатие, образовав как антиклиналь Каскадных гор, так и синклинали — в тех местах, где в настоящее время находятся низинные участки. Эти тектонические преобразования частично переместили русло Колумбии к востоку, но ущелья, прорытые рекой и ее притоками, стремящимися преодолеть преграждающие им путь антиклинали, доказывают, что данная гидрографическая сеть уже существовала в то время, когда возникли эти последние (Hunt, с. 348-353; Mendenhall). Вероятно, вследствие гигантского наводнения, которое, как можно предположить, размыло и унесло поверхностный слой почвы в лиман, или, как считают другие авторы (Bretz-Smith-Neff), по причинам более сложным — таким, как высокая влажность, пришедшая на смену климату пустынь и оказавшая решающее влияние на процесс образования гидрографической сети, которая предполагает возникновение частых и продолжительных наводнений, обусловленных таянием ледников и повышением уровня воды как в реках, так, безусловно, и в каком-нибудь большом озере, расположенном в долинах, еще перекрытых льдами, — базальты между Колумбией и Снейком вышли на поверхность.

Цепь Каскадных гор, высота которых в своей высшей точке — горе Rainier — превосходит 4000 м, останавливает дующие с океана влажные ветры, из-за чего возникает различие между климатами западных и восточных регионов. Западная часть, пересеченная по всей своей длине впадиной в форме желоба, занятой долиной Willamette на юге и Puget Sound на севере, характеризуется мягкой температурой и обильными дождями, особенно зимой; ее большую часть покрывают леса, состоящие из деревьев различных хвойных пород. Плоскогорье реки Колумбии к востоку от Каскадных гор обладает полузасушливым климатом со значительными различиями между средними температурами зимы и лета. Леса имеются только в горах; остальная часть этой местности представляет собой сухие, заросшие полынью саванны, на территории которой встречаются луга, покрытые травой; и те и другие, за исключением долин, в которых произрастают осины и ивы, лишены древесной растительности.

К югу плоскогорье Колумбии все в большей степени смешивается с Великим Бассейном (Grand Bassin), в то время как ее высота над уровнем моря возрастает. В южной части Орегона иллюстрацией этого изменения рельефа служат земли Кламатов. С точки зрения физиографической, они объединяются с Великим Бассейном, однако вместо того, чтобы питаемые ручьями и лишенные естественного водосброса озера после окончания периода дождей в результате интенсивного испарения постепенно осушались бы, те из них, что находятся вдоль линии сдвига горных пород, подпитываются родниками и непересыхающими ручьями, а река Кламат обеспечивает им выход к океану. Поэтому их уровень до недавнего времени оставался относительно стабильным, и именно это постоянство побуждало к осуществлению поисков в этих местах следов древней и продолжавшейся на протяжении длительного периода времени деятельности человека (Cressman 1, c. 377-382).

В целом вся территория, границы которой были нами только что обозначены, представляется одним из наиболее давно и постоянно населенных регионов этого континента. Поскольку заселение всей Америки или большей ее части происходило из Азии через Берингов пролив — или, как полагают некоторые, по морю в оптимальное в климатическом отношении время, относимое к периоду от тридцати пяти до сорока тысяч лет тому назад (Pocklington), — в ту эпоху, когда эти земли возникли (infra[3], с. 543-544), — небезразлично отметить, пока еще не углубляясь в столь далекие времена, что археологи недавно обнаружили, вероятно, более чем двадцатитысячелетней давности свидетельства присутствия человека в бассейне Юкона на севере Аляски в виде инструментов, сделанных из костей и перемешавшихся с останками мамонтов, неполнозубых животных и вымерших видов лошади и верблюда (Old Crow River[4]). Более точно установленной — приблизительно в тринадцать тысяч лет — представляется датировка исторических залеганий в Onion Portage на реке Kobuk на северо-западе Аляски (Anderson).

Пути проникновения, которые были избраны в свое время эмигрантами, все еще рассматриваются как предположительные. Северо-западный склон настолько крут, столь глубоко изрезан фьордами, что возможность пешего перехода вдоль побережья следовало бы исключить. Однако вполне вероятно, что небольшие отряды охотников — ступивших на землю Америки и даже не заметивших при этом, что они перебрались с одного континента на другой, настолько в некоторые доисторические периоды земной мост между Азией и Америкой бывал широк, — продвигаясь по временно освобожденным ледниками коридорам, проникали довольно далеко в глубь материка. Однако следов подобного рода передвижений в этих местах было обнаружено не больше, чем на побережье. Правда, нужно признать, что уровень океана на протяжении всего рассматриваемого периода изменялся настолько значительно, что прежняя береговая линия может сегодня либо быть затопленной, либо находиться на такой высоте горного склона, что ее пока, возможно, просто не смогли обнаружить.

Как бы то ни было, но раскопки, проведенные во многих местах Британской Колумбии и штатов Вашингтон и Орегон дают нам древние и взаимосопоставимые по времени данные: это целый ряд свидетельств, найденных на террасах реки Фрейзер около Йеля, о продолжительной деятельности человека, имевшей место, по крайней мере, двенадцать тысяч лет тому назад; это каменные метательные снаряды из Fort Rock Cave на востоке Орегона, изготовленные тринадцать тысяч лет назад; это останки так называемого человека из Marmes, обнаруженные на востоке штата Вашингтон, на реке Palouse, возраст которых определяется в интервале между одиннадцатью и тринадцатью тысячами лет; последняя из названных местностей, начиная с девятого тысячелетия и вплоть до исторической эпохи, была постоянно заселена (Borden; Bryan; Kirk; Grosso), и, как представляется, наиболее древние из составляющих ее пластов современны другим историческим залеганиям — таким, как Wilson Butte и Jaguar Cave на юге Айдахо, в которых были найдены инструменты, сделанные из костей вымерших ныне представителей местной фауны — животными семейств кошачих, неполнозубых, лошадиных и верблюжих. Этот первый период мог длиться от тринадцатого тысячелетия до нашей эры приблизительно до девятого. За ним, по-видимому, следовал второй период, продолжавшийся до шестого тысячелетия, наиболее характерным выражением которого является местность под названием Lind Coulee. Свидетельством влияния, уже с этой эпохи оказываемого первыми проявлениями распространенной от Аляски до Калифорнии «древней культуры Кордильер», можно считать широкие копьевидные наконечники метательных снарядов. К этому же времени, вероятно, можно отнести и появление инструмента, уже более не связанного с охотой, а предназначенного для молотьбы или растирания зерен и корней диких растений. Тот же ход развития прослеживается и в Dalles на средней Колумбии, у входа в ущелье Каскадных гор, где можно наблюдать первые попытки приспосабливания к экономике, опирающейся на рыбную ловлю, которая позднее стала типичным элементом культур народностей, населявших Плоскогорье (Cressman 2; Sanger; Crabtree; Osborne; Browman-Munsell).

Третий период, продолжающийся от шестого до пятого тысячелетия, соответствует, вероятно, периоду широкого распространения «древней культуры Кордильер», присутствие которой засвидетельствовано по обе стороны от Каскадных гор — и в регионе Puget Sound, и на Плоскогорье. Сложный инструментарий, изготовленный из камней и из костей, свидетельства об умении плести корзины, ткать и, возможно, использовать гребной винт, — все это побуждает сделать предположение о существовании экономики, в которой охоту и рыбную ловлю дополняло собирание диких растений. В последующие периоды — от пятого и до второго тысячелетий, на протяжении которых рыбная ловля и собирательство, вероятно, оттеснили охоту на второй план, — происходит, как можно предположить, постепенное исчезновение крупной дичи, причиной чего стали климатические изменения, приведшие к установлению более засушливых погодных условий.

Огромной силы извержение, происшедшее около 4650 г. до нашей эры и, вероятно, ставшее причиной разрушения горы Мазама [Mazama] — сегодня на место ее расположения указывает озеро, образовавшееся в ее кратере, — на очень большое расстояние выбросило вулканический пепел, с помощью которого оказалось возможным точное определение предельного возраста покрытых им территорий. Именно в этот период возникает и производство микролитов, свидетельствующее о наличии различного рода влияний, идущих с севера. К середине второго тысячелетия относятся во множестве обнаруженные здесь доказательства осуществлявшихся в то время работ, в которых использовалось дерево: это изготовленные из камня, оленьих рогов или зубов грызунов колотушки, тесла, клинья и стамески, а также использовавшиеся для жилья наполовину уходящие в землю дома. Как представляется, с начала христианской эры все исторически известные черты культуры Плоскогорья оказываются уже устоявшимися и совсем не изменяющимися в дальнейшем на протяжении восемнадцати веков, которые протекают до времени использования лошади, относящегося приблизительно к 1750 г. Однако коммерческие сделки, занимавшие важное место в жизни населения, имеют гораздо более древнее происхождение, ибо морские раковины, найденные при раскопках, принадлежат, по крайней мере, шестому или седьмому тысячелетиям (Browman-Munsell).

Обратим теперь наше внимание на южную часть Плоскогорья, расположенную между Орегоном и Калифорнией, откуда и начнется наше исследование. Здесь обнаруживается та же самая картина. Как представляется, отдельные участки земель Кламатов были обитаемы, по крайней мере, уже шесть тысяч пятьсот лет тому назад, ибо пепел, выброшенный извержением горы Mazama, покрывает более ранние по времени своего образования пласты. На то, что с ними следует связывать более древние временные периоды, указывают различные данные: это и возраст сплетенной из растительных волокон и найденной в Fort Rock сандалии, который с помощью радиоактивного углерода определяется, по крайней мере, в девять тысяч лет; это и каменный инструментарий, перемешанный с останками животных семейств лошадиных и верблюдовых, а возможно, и мамонтов. Архаическая в целом экономика, в первую очередь основанная на охоте и находящаяся под влиянием, идущим со стороны Великого Бассейна, как представляется, все в большей степени уступает экономике, связанной с использованием неокультуренных продуктов; можно предположить, что позже важнейшее место в жизни этого региона, где, как мы уже видели (supra[5], с. ), озера, связанные с местной гидрографической сетью и с морем, изобиловали форелью, лососем и другими видами рыб, заняла рыбная ловля, труднодоступная для жителей Бассейна в связи с отсутствием рыбы в озерах, лишенных связей с другими водоемами. К началу VIII века нашей эры стали возникать деревни известного в историческом отношении типа (Cressman 1).

С географической точки зрения, регион, населенный индейцами племени Кламатов, принадлежит одновременно к Великому Бассейну и к цепи Каскадных гор, но отличается от них играющими важную роль и по своему происхождению относящимися к эпохе плиоцена озерными отложениями, которые частично его покрывают и из которых вырастают отдельные вулканические вершины. Осадки здесь незначительны, но достаточны для того, чтобы обеспечить рост сосновых лесов, которые перемежаются с просторными, поросшими полынью и отличающимися сухой почвой саваннами, или с покрытыми травой и расположенными вдоль рек и вблизи озер лугами, на которых растут также и осины.

К западу от Скалистых гор, как и повсюду в этом регионе, наряду с отсутствием гончарного производства не развито и сельское хозяйство. Впрочем, лучше, вероятно, было бы сказать, что им пренебрегают, поскольку растительные ресурсы, пребывающие в диком состоянии и в формах, иной раз являющихся непосредственно несъедобными, но благодаря исключительной технологической изобретательности туземцев превращенные в съедобные, имелись в изобилии. Болота обеспечивали Кламатов и в меньшей степени Модоков водяной лилией (Nufarpolysepalum), естественными зарослями которой было покрыто несколько тысяч гектаров KlamathMarshes[6], и, передвигаясь в пирогах, индейцы собирали с поверхности воды опавшие семена, образовывавшие плавучую слизистую массу. Важное место, занимаемое в пищевом рационе индейцев этими семенами, называемыми woka, отражено в их словаре: у Кламатов было не менее пяти различных названий для их обозначения, соответствовавших степени их зрелости, а также свежести или гнилости их оболочки. Чтобы освободить ядрышко от покрывающей его растительной слизи, нужно было оставить его закисать в воде либо подвергнуть предварительному тепловому воздействию пара, после чего семена обрабатывали шлифовальной смесью из толченого дерева, угля и пепла. Затем их обжигали в корзине, наполненной раскаленными углями, и, наконец, толкли камнем, специально приспособленным для растирания и снабженным двумя выступами, сделанными на нем для большего удобства при его использовании.

Кроме водяных лилий, Кламаты и Модоки использовали все виды корней, луковиц, клубней и корневищ, первыми среди которых нужно назвать растения семейства лилейных (Camassiaquamash, esculenta) и некое растение семейства зонтичных, а именно ложный тмин (Carumoregonum). Они собирали дикие ягоды, семена и плоды, съедобные лишайники и сладкую смолу некоторых хвойных деревьев, нежный камбиальный слой очищенного от коры ствола которых они сдирали заранее, в апреле-мае, с тем, чтобы затем питаться им. В озерах и болотах росли также камыши, папирусы, рогозы и тростники, употребляемые ими для плетения циновок, головных уборов в форме тюбетейки и корзин.

В июле и августе занятием женщин становился сбор луковиц и корней, а сбор семян водяных лилий приходился на август и сентябрь. В течение всего летнего периода, когда мужчины охотились и от случая к случаю занимались рыбной ловлей, все покидали большие, наполовину уходящие в землю хижины зимней деревни, каждая из которых давала кров нескольким семьям, с тем, чтобы жить в беспорядочно расположенных шалашах, сооруженных из ветвей и покрытых циновками. Это полукочевое существование завершалось в октябре-ноябре, в месяцы, посвященные сбору семян и ягод. Тогда восстанавливали хижины, элементы несущих конструкций которых ранее были демонтированы и сохранены, и все закрывались в них на зимние месяцы, посвященные ритуальным празднествам. Оттепель и таяние снегов выпадали на май. Тогда же начинался продолжавшийся до июня основной сезон рыбной ловли. Чтобы рыба, выловленная сетью или вершей, могла служить пищей зимой, ее высушивали на солнце, но не коптили.

Кламаты, происхождение племенного имени которых неизвестно, сами себя называли ma’klaks — «люди». Вместе со своими южными соседями Модоками, жившими на севере Калифорнии, они образовывают издавна известную под именем Лутуами [Lutuami] лингвистическую группу, степень близости которой к семейству племен Сахаптинов [Sahaptin] является предметом дискуссий (Voegelin, Aoki). Культуры Кламатов и Модоков были схожими во многих отношениях: то же широкое использование диких луковиц, корней и семян, то же употребление тканей из волокон или обработанной[7] коры, которая до применения одежды из кожи, начавшегося под влиянием, идущим из Равнин, составляла важнейшую часть их костюма, то же совершение кремации трупов вместе со всем добром покойного и обрядовыми приношениями, те же ритуалы инициации, в ходе которых инициируемые, складывая обломки скал и камни, сооружали маленькие пирамиды. Между тем рыбная ловля в быту Модоков занимала менее значительное место, чем охота. В большей степени подвергавшиеся влиянию культур калифорнийских племен, они обладали также более воинственным темпераментом, а военнопленных оставляли у себя в качестве рабов, в то время как Кламаты, для которых характерна в меньшей степени дифференцированная организация общества, предпочитали продавать их на больших межплеменных ярмарках Колумбии. Умение вызывать духов-хранителей и общаться с ними — в отличие от Кламатов, у которых каждый мог пытаться это делать, лишь бы у него имелись необходимые для того способности, — являлось привилегией модокских шаманов.

Кламаты, как и Модоки, заключая браки, наносили друг другу визиты, а их семьи обменивались подарками; не должно было быть известно о каких бы то ни было родственных связях между будущими супругами, которые в то же время могли проживать на одной и той же территории или в одной и той же деревне. Полигамия была разрешена, а сестринская полигиния вообще встречалась очень часто. Местопребывание семьи у Кламатов было патрилокальным (исключение делалось для бедного или не имеющего родителей мужа), а у Модоков оно переходило от некоего временно патрилокального типа к постоянной матрилокальной форме, предшествовавшей в определенных случаях окончательному выбору ни от кого не зависящего местопребывания. Система родства включала целый ряд терминов, указывавших на степень родства, соответствовавших возрасту и семейному положению данного индивида. Пол родственника, выполнявшего роль посредника, приобретал значение для выявления предков по восходящей линии и их родичей, а пол Эго — для того, чтобы выделить как единокровных ему представителей его же поколения, так и их потомков. Обоюдозначные термины превалировали в определении степени родства как между далеко отстоящими друг от друга индивидами двух разных поколений, так и между сестрой мужа и ребенком брата супруги. Пять терминов уточняли кровнородственные связи в соответствии с возрастом и полом того или иного человека. Плюс к тому, термины, используемые для обозначения единокровного родства, распространялись на всех двоюродных братьев данного индивида, а термины для называния дядей и теть — на всех двоюродных братьев его родителей. Единственный в своем роде термин соединял в себе более далекие степени родства. Терминология свойствá, сведенная к самому простому ее выражению, включала два обоюдозначимых термина, обозначающих мужей двух сестер и жен двух братьев, соответственно.

Роды происходили вне жилой хижины. Роженица ритуально «поджаривалась» на ложе из горячих камней, она должна была придерживаться очень строгого режима питания и выполнять разного рода требования, такие, как использование специального инструмента для чесания головы, что было предписано также женщинам, изолируемым на время месячных и носящим траур. Мальчики и девочки проходили через испытания обряда инициации: для первых это было уединенное проживание в каких-нибудь диких местах, где они должны были складывать в кучу камни, нырять в ледяную воду озер и рек, покорять горные вершины, бегать и поститься, дабы у них возникли провидческие видения своего духа-покровителя; для девочек это были безостановочные и не допускавшие падений танцы в течение пяти ночей подряд, а днем — уединение в шалаше, находящемся в лесной чаще, и соблюдение запрета на совершение различных действий: не дотрагиваться до своей головы, не причесываться и не умываться, не есть мясо или рыбу.

Как уже было сказано, Кламаты и Модоки сжигали трупы на кострах, которые они разводили в священных местах. Иногда таким же образом Модоки приносили в жертву и предварительно умерщвленных раба или лошадей, если только кто-нибудь из зрителей не выкупал тех, делая приношение, равноценное им по своей стоимости. Близкие покойного, сохраняя скорбное выражение, принимались париться в специальных парильнях — как считалось, построеных самим демиургом, — и предавались мистическому поиску, стремясь вновь обрести те духовные способности, которые оказались утраченными ими в связи с обретенным жизненным опытом, что приводило их в состояние покинутости, подтверждаемое тем, что они отказывались как от съедобных припасов, добытых ими на охоте, на рыбной ловле или в процессе собирательства, так и от своих выигрышей, полученных в игре. Действительно, Кламаты и Модоки были страстными игроками, и их чемпионы обладали значительным авторитетом, который распространялся и за пределы племенных границ. С этой стороной туземной культуры мы встретимся вновь, когда будем обсуждать мифы, в которых ей принадлежит место первостепенной важности (infra, с. , ).

Как и у большинства народов Плоскогорья, у Кламатов не было политической организации. Они разделялись на четыре или пять локальных и автономных групп, общность языка и культуры которых поддерживала в них смутное чувство некоей солидарности, что при случае проявлялось в их отношениях с чужаками и создавало основу для племенного единства. Зона в несколько километров, на которую никто не претендовал, разделяла территории локальных групп, между которыми иной раз вспыхивали конфликты. В таких случаях индейцы стремились уничтожить деревни и добро своих противников, взять в плен женщин и детей с тем, чтобы продать их как рабов другим народностям. Будучи очень неравными по численности, эти локальные группы могли включать в свой состав от одной до трех десятков деревень. Одна из них, наиболее значительная и обычно составляющая половину численности всего племени, претендовала на то, что именно она была создана первой; она ставила себя выше других групп, а своего вождя — выше других вождей.

Время от времени Кламаты вели войны против своих соседей Шаста [Shasta], Такелма [Takelma], Пайуте [Paiute], Калапуйа [Kalapuya] и Ахомави [Achomawi] — прежде всего по причинам торгового характера. Умелые дельцы, они выставляли на межплеменных ярмарках в Dalles рабов и другие результаты совершенных ими грабежей, чтобы обменять их на лошадей. В то же время они поддерживали миролюбивые отношения с племенами Модоков, Мотала [Motala], Тенино [Tenino], Вишрамов [Wishram] и Васко [Wasco]. У настроенных более воинственно Модоков наряду с гражданским вождем имелся пожизненно назначаемый военный вождь, однако их племенное сознание исключало возможность внутренних конфликтов, имевших своей причиной месть мужа родителям своей жены, если, происходя из другой локальной группы, он жил вместе с той, к которой принадлежали они, либо месть одной деревни другой в связи с убийством, виновника которого они требовали выдать им или же за которое требовали материальную компенсацию. Во всех случаях выступлению против своих врагов предшествовали воинственная пантомима и шаманские ритуалы, а по возвращении, в то время как на общее обозрение выставлялись различные части тел, оторванные в качестве трофеев от трупов, и скальпы, надетые на концы шестов, которыми потрясали державшие их женщины, в присутствии захваченных и избитых пленных устраивались танцы. Модоки же довольствовались лишь одним скальпом, который они сжигали.

Кроме того, они делили власть между военным вождем, шаманом и вождем гражданским и политическим. Не обладая возможностью принуждать к чему-либо других, последний должен был во время общинных собраний, в которых участвовали взрослые члены племени обоих полов, проявить себя оратором, способным убеждать. Как представляется, у Кламатов, чья социальная жизнь была регулируема прежде всего традиционным двоевластием шамана и богачей, институт вождей появился позже. И в самом деле, одно и то же слово lagi обозначает у них и вождя, и зажиточного человека, который обладает несколькими женами, лошадьми, военными доспехами из кожи или из деревянных планок, богато украшенным колчаном и ценными мехами. Кроме этих материальных благ, вождь должен был достичь военных успехов, отличаться превышающими средний уровень духовными способностями, обладать ораторскими данными. Не будучи в полном смысле слова наследственной, власть вождя, безусловно, сохранялась за представителями одной и той же родовой линии.

Религиозные верования Кламатов и Модоков достаточно пассивно группировались на двух полюсах: с одной стороны, это фигура демиурга, создателя человечества и съедобных растений, учредителя шаманизма и ритуалов потения, с другой стороны, это целый ряд местностей, получивших специальное название и часто посещаемых духами, обладающими внешностью многочисленных и не похожих друг на друга народов гигантов, карликов и новорожденных духов. Изгнанные из потустороннего мира — мира, вывернутого наизнанку и расположенного где-то далеко на востоке, — призраки мертвецов часто посещали землю в поисках живых душ с целью их пленения. Местом пребывания души было сердце, и она покидала его, когда плоть, окружающая внутренности, погибала на костре. Такие природные феномены, как тучи, гром, вспышка молнии, солнце, луна, звезды и ветры были также персонифицированы.

У Кламатов любой индивид того или иного пола, убежденный в наличии у него способностей, превосходящих средние, мог стать шаманом и проводить медицинское лечение, во время которого им овладевали его духи-покровители. Шаманы жили в просторных хижинах, украшенных живописью и чучелами животных, представляющих этих духов. Над крышей возвышалась вырезанная из дерева и украшенная перьями статуя, также олицетворявшая духа. В качестве особых украшений они носили чучело дятла с красной головой в виде диадемы или ожерелья, плюмаж или ожерелье из перьев золоченого дятла, шапочку из норки или разукрашенного перьями барсука, ожерелье из когтей медведя, лица же у них были зачернены.

Период, называемый «безымянным», продолжался с декабря до января. Уже господствовали сильные холода, однако запасенной на зиму провизии еще хватало, и это время года выбирали для торжественного совершения обрядов, выполняемых по инициативе шаманов. При этом присутствовала многочисленная аудитория, собранная по этому случаю. Специальный глашатай шамана переводил этим зрителям непонятные слова, которые очень быстро или прикрывая рот рукой с целью их искажения произносил его учитель. На протяжении всей церемонии, которая продолжалась пять дней и пять ночей, шаман плясал и проделывал различные фокусы, заглатывая огонь или веревочку с прикрепленными к ней наконечниками стрел, заставляя появляться и исчезать различные предметы, проглатывая и изрыгая по собственному желанию как их, так и большие количества воды, оживляя чучела животных или магическим образом наполняя непромокаемую корзину с водой рыбой, семенами или кровью. Кроме ухода за больными, шаманы Кламатов следили за временем, отыскивали утерянные предметы и занимались другими формами пророчеств.

Шаманизм Модоков обладал в значительной степени отличающимися чертами. Действительно, только шаманы могли устанавливать контакт со сверхъестественными покровителями в результате особого поиска, как это происходило у племен, живших на Равнине, или с помощью сновидений, что было характерно для Калифорнии. Наиболее благоприятным для реализации такого рода способностей был период от женитьбы до приближения старости у мужчин и время после наступления климакса у женщин, ибо духи испытывали отвращение к менструальной крови. Процедура инициации была гораздо более долгой и сложной, чем у Кламатов; окончательное вступление в сообщество происходило зимой и совершалось по просьбе кандидата, который сам организовывал церемонию, совершал священнодействия, кормил и вознаграждал всех участников действа. Новый шаман должен был проводить зимние обряды на протяжении пяти лет подряд (Miller; Gatschet 1; Bancroft; Curtis, том 13; Spier 2; Barrett 3; Ray 3; Th. Stern 2).

Своей сухостью нарисованная таким образом картина обязана не только отличающему ее обзорному характеру. Дело в том, что почти вся информация о Кламатах и Модоках, которой мы располагаем, исходит от старых людей, заключенных уже к тому времени в резервации и по памяти рассказывавших о своем прежнем существовании, окончательно ушедшим в прошлое уже около 1870 г. Нет сомнения в том, что с XVIII века плоскогорье Колумбии начали посещать гонцы из канадских лесов, позже — служащие HudsonBayCompany, а затем — NorthwestFurCompany. Из самых первых свидетельств мало что сохранилось; для того, чтобы появилась специальная литература об индейцах Плоскогорья, нужно было дожидаться описаний, сделанных Lewis’ом и Clarc’ом после их пересечения континента в 1805-1806 гг., а также участниками последовавших за этим путешествий. Кроме того, речь всегда идет о каких-нибудь фрагментарных заметках и эпизодических упоминаниях о различного рода фактах; содержавшийся же в них материал о жизни людей успел претерпеть существенные изменения под влиянием эпидемии оспы, с 1830 г. истреблявшей туземное население, еще сильнее пострадавшее от GoldRush[8], которая началась в 1848 г. и, вероятно, постоянно провоцировала возникновение кровавых конфликтов с белыми. Кламаты и Модоки уступили свою территорию американскому правительству, приобретшему в 1846 г. Калифорнию, а двумя годами позже — Орегон, однако Модоки восстали против условий жизни в резервации и были окончательно побеждены и изолированы лишь в 1873 г. Таким образом, в то время, когда Gatschet и Curtin принялись изучать местные обычаи и традиции, туземная культура более не представляла собой живого явления; великолепная монография Spier’a, написанная в 1925-1926 гг., еще в большей степени носит характер некоей реконструкции. К счастью, кроме подобного рода описаний целого мира, сделанных уже после его кончины, мы обладаем сборниками мифов, которые не перестают рассказывать вплоть до настоящего времени и которые сохраняют нечто от духа и от внутренней силы уже век как угасшей культуры.

Итак, декорации первого акта этой книги уже установлены, и сцена, на которой будет разворачиваться действие, готова. Но прежде, чем поднимется занавес, следует уточнить, что последующие страницы содержат материалы, изложенные в моих лекциях в Коллеж де Франс[9] в 1965-1966, 1967-1968, 1969-1970 и 1970-1971 гг. Материалы курса за 1966-1967 гг. лучше подошли для книги Происхождении застольных обычаев (шестая часть). Что же касается курса 1968-1969 гг., то он был целиком посвящен разрешению проблемы, с которой я столкнулся, обратившись к мифологии Салишей (Salish): общая для Кламатов-Модоков и Сахаптинов (Sahaptin) серия мифов словно в результате двойного преломления распространяется далее на север в форме двух параллельных серий, которые частично совпадают друг с другом и одна из которых относится к огню и воде, а другая — к туману и ветру. Таким образом, следовало прояснить механизм возникновения этого феномена, а также понять, почему столькие заимствования из французского фольклора, воспринимаемого индейцами из уст гонцов, приходивших из канадских лесов, обретали особое место во второй серии мифов. После того, как обозначенная проблема, как мы надеемся, была разрешена, сравнительный анализ мог быть продолжен; однако из опасения еще больше утяжелить книгу, и так гораздо более объемную, чем предшествующие ей, я отказался от мысли дополнительно включить в нее рассмотрение этого исследования, на которое, тем не менее, в ней часто будут делаться ссылки.

Кроме этих, наиболее значительных и усложнявших процесс работы, трудностей, редактирование четвертого тома, продвигавшееся очень медленно из-за того, что он является не только продолжением остальных, но должен также объединить и увязать между собой нити, остававшиеся разрозненными на протяжении всего изложения, дважды прерывали затруднения иного рода: во-первых, в связи с майскими событиями 1968 г., растянувшимися на несколько месяцев, возник не слишком благоприятный для интеллектуальной сосредоточенности климат; а во-вторых, зимой 1968-1969 гг. у меня возникли проблемы со здоровьем. Наконец, пробелы в источниках и неуверенность в них умножили препятствия, многие из которых не могли бы быть преодолены без помощи коллег, которым я здесь выражаю мою признательность. Мадемуазель S.Débarbat из Парижской обсерватории, профессорá D.H.Hymes из Пенсилванского университета, B.J.Rigsby из университета Нью-Мехико, Th.Stern из Орегонского университета, оплакиваемый нами J.Rousseau из Монреальского университета и E.Maranda из университета Британской Колумбии, E.Wolff и P.Gourou из Коллеж де Франс любезно предоставили мне ценные сведения из области астрономии, лингвистики, географии, зоологии и ботаники, а также не издававшиеся еще документы. Ни в коем случае не неся ответственности за выдвинутые мной в финале этой книги идеи о музыке, René Leibowitz охотно согласился прочитать и обсудить эту часть текста, чем он, таким образом, помог мне уточнить как самое мысль, так и ее выражение. Благодаря любезности John Hess’а из парижского бюро NewYorkTimes, различных служб этой газеты в Нью-Йорке, а также SeattleTimes, я получил фотографию Pillar Rock’а (таблица I), которая очень удачно составила пару с первой таблицей, представленной в книге Сырое и жареное. Yvan Simonis из Университета Лаваля снабдил меня документом, использованным в IV таблице и взятым из оригинального издания Описания и т. д. P.Dablon’а, что, как это очевидно, менее трудно было сделать в Монреале, чем в Париже, ибо в то время, когда я готовил настоящую книгу, экземпляр этого издания из Национальной библиотеки, казалось, просто исчез. Доктор Audrey Hawthorn, хранитель Музея антропологии Ванкуверского университета, предоставил мне и разрешил воспроизвести документ для III таблицы. Благодаря любезному посредничеству господина Charles Ratton’а господин Jean-Paul Barbier дал мне возможность сделать фотографию бронзовой статуэтки Эмлаш (Amlash), представленную на задней стороне обложки.

И, наконец, как мне выразить свою признательность одному художнику за то произведение, от которого я всегда получал особое наслаждение? Узнав от нашего общего друга, что я мечтаю о том, чтобы им был сделан рисунок на тему референтного мифа, Paul Delvaux любезно согласился украсить обложку этой книги своей оригинальной композицией, за что мы вместе с издателем глубоко ему признательны.

Мадемуазель Nicole Belmont помогла мне подготовить всю документацию, госпожа Jacqeline Duvernay перевела немецкие источники, госпожа Evelyne Guedj выверила набор рукописи, господин J.-M. Chavy нарисовал карты и диаграммы. Я благодарен им всем, а также моей жене, которая перечитывала пробные оттиски.

Copyright © Карен Акопян 2012-2021 Все права защищены