Главная Об авторе Тексты Новости Гостевая Контакты

КРАТКИЙ КУРС ДЛЯ СЛЕПЫХ.

Портреты и доктрины древних и современных философов(1*)

Предварительное замечание

Очерки, собранные в этой книге, были написаны специально для слепых людей. Они составляют несколько томов, набранных шрифтом Брайля.
Однако, как представляется и автору и издателям, подобная форма публикации не смогла в полной мере заменить обычный типографский способ.

ФАЛЕС И ИОНИЙЦЫ

По словам Гюго, Фалес долгое время оставался неподвижным — и заложил основы философии. Мы знаем не так уж и много об этих древних мудрецах, но легенда богаче истории. Вмешательство какой-либо путаницы здесь невозможно. Все достигнутое на протяжении этого прекрасного детства сохранено навсегда. Фалес является человеком, который в поисках того места на земле, где солнце лишь один раз в году освещает дно колодца, — а существование такого места он первоначально предугадал — добрался до Египта.
[(2*)«Некоторые говорят, что он первый стал заниматься астрономией, предсказывая затмения и солнцестояния...»

(1)]

Он также был тем, кто нашел способ измерить Великую Пирамиду, предположив, что в тот момент, когда тень человека равняется росту самого человека, тень пирамиды тоже будет равна ее высоте.

[Ален, как видно, немного упрощает способ доказательства, примененный Фалесом: «Многим восхищается в тебе [фараон Амасис], в непомерный восторг привело его то, как ты измерил пирамиду — без малейшего труда и не нуждаясь ни в каких инструментах, ты просто установил палку на край тени, которую отбрасывала пирамида, касанием луча света [с вершинами пирамиды и палки] получилось два треугольника, и ты наглядно показал, что пирамида относится к палке так же, как тень к тени»(2).]

Счастлив тот — если существование подобного человека все еще возможно, — кого подобного рода представления могут посетить вот так, без обращения к какой-либо конкретной книге. Эти замечательные открытия проливают свет и на другие сказанные ими

[Вероятно, здесь имеются в виду те счастливцы, о которых в единственном числе было сказано в предыдущем предложении.] слова.

Все вещи состоят из воды.

[«…Большинство первых философов считало началом всего одни лишь материальные начала, а именно то, из чего состоят все вещи, из чего как первого они возникают и во что как в последнее они, погибая, превращаются, причем сущность хотя и остается, но изменяется в своих проявлениях, — это они считают элементом и началом вещей. <…> Фалес — основатель такого рода философии — утверждал, что начало — вода…»(3).]

Поскольку вода — собственно вода — пребывает то в жидком, то в твердом состоянии, а одно и то же тело, будучи либо в большей, либо в меньшей степени сжатым и уплотненным, является двумя телами, постольку одно и то же тело оказывается всеми телами вообще. Так вещал Фалес, созерцая при этом, безусловно, Ионическое море, а также размышляя над древним мифом об Океане, отце всех вещей. Всегда оставаясь поэтом, он не прекращал мысленного постижения их сути.

Другие — те, кто, подобно Анаксимену и опираясь при этом на ничтожные доводы, полученные благодаря наблюдениям за дыханием и жизнью, будут говорить, что это был, скорее, воздух, не скажут лучше.

[«Анаксимен же и Диоген считают, что воздух первее воды, и из простых тел преимущественно его принимают за начало»(4).]

Анаксимандр, столь восхваляемый за то, что назвал беспредельным тело, которое является всеми телами, или же субстанцию, которая, как будут говорить в дальнейшем, пребывает в постоянном изменении,
[«Он учил, что первоначалом и основой является беспредельное (apeiron), и не определял его ни как воздух, ни как воду, ни как что-либо иное»(5).]

этот самый Анаксимандр сказал меньше: ведь Фалес не говорил ничего, — либо это и было именно тем, что он хотел сказать, — когда утверждал, что все в большей или меньшей степени обладает текучестью, даже этот мир, состоящий из камней, и что все течет, вызывая круговороты, приливы и отливы, о чем позже и несколько в иной манере станет говорить Гераклит.

[По-видимому, Ален превеличивает степень сходства высказываний Фалеса и Гераклита. Первый говорил лишь о том, что «...все произрастает и течет в ладном согласии с природой предка-родоначальника, от которого все произошло»(6), а второй считал, что «все возникает по противоположности и всею цельностью течет, как река. <…> Изменение есть путь вверх и вниз, и по нему возникает мир»(7) и т.д.]

По словам Цицерона, Фалес также говаривал, что все наполнено богами.

[Как видно, имеется в виду фраза из книги Цицерона «О природе богов»: «Фалес Милетский, который первым исследовал подобные [= теологические] вопросы, считал воду началом всех вещей, а бога — тем умом (mens = νους), который все создал из воды»(8). Однако еще задолго до Цицерона о том же писал Аристотель: «Фалес думал, что все полно богов»(9). Кроме того, в большей степени соответствующим авторскому тексту представляется пересказ мыслей того же древнегреческого философа Диогеном Лаэртским, писавшим про Фалеса, что «началом всех вещей он полагал воду, а космос — одушевленным [@ живым, εμψυχος] и полным божественных сил (daimoneς)»(10).]

Следует полагать, что этот геометр конечно же не допускал случайных высказываний. Возможно, обнаруживая силу различных состояний воды, всегда столь мощно воздействующей на наши органы чувств, он стремился вновь обратить абстрактный политеизм к природному фетишизму, столь же основательному, что и дух. Представьте же себе этих мужей из Ионии, включая в их число и Гераклита — последнего из тех, кто был занят восстановлением богатого в своем разнообразии беспорядка, направленного против богов-управителей. И этот дух все еще продолжает жить везде, где размышляющий человек созерцает море.

ПИФАГОР

Пифагор, настоятель монастыря,

[Это определение, естественно, не следует понимать буквально, поскольку на самом деле никакого монастыря во времена Пифагора в среднеземноморском ареале Древнего мира существовать не могло (первые монастыри, которые были христианскими, появились в Египте лишь в IV‒V вв.). Однако существовало разработанное Пифагором религиозно-этическое учение, составившее теоретическую основу для объединения его сторонников и последователей, признававших безусловный авторитет обожествляемого ими лидера и образовавших некое подобие эзотерического ордена, научно-философского, религиозно-мистического и этико-политического сообщества, «общего товарищества» (Ямвлих) — Пифагорейский союз. И лишь допущенные в его ряды люди посвящались в тайны этого учения.]

был иным человеком, нежели Фалес: в меньшей степени странствовавшим, в большей степени политизированным, со взглядом, редко обращавшимся к непокорному морю и чаще — к звездам;

[По мнению Парменида, Пифагор, например, первым открыл тождество Вечерней и Утренней звезды (Геспер и Фосфор)(11).]

настолько часто, что ему удалось угадать наличие у земли сферической формы.

[«…Четыре основы — огонь, вода, земля и воздух; перемещаясь и превращаясь целиком, они порождают мир — одушевленный, разумный, шаровидный, в середине которого — земля; и земля тоже шаровидна и населена со всех сторон»(12).]

Определив отдельные расстояния между звездами, а также — при помощи монохорда — интервалы

[Во французском тексте слова, переведенные на русский как «расстояния» и «интервалы», обозначаются одной и той же вокабулой — «intervalles».]

между звуками и будучи глубоко убежденным, что числа формируются и соотносятся друг с другом по законам,

[«Пифагор, как говорит Ксенократ, открыл, что происхождение музыкальных интервалов также неразрывно связано с числом, так как они представляют собой сравнение количества с количеством»(13), — писал Порфирий.]

которые ничто не может поколебать, он поспешил провозгласить, что все есть число.

[«Числу все вещи подобны…»(14); «число владеет… вещами»(15).]

И хорошо сделал, что поспешил, поскольку еще сегодня, когда существует в тысячу раз больше оснований говорить то, что он под этим подразумевал, — имея в виду, что любой беспорядок все-таки обусловлен Умом, — сегодня эта истина по-прежнему уступает свидетельству чувств, как только сила утверждения законодателя позволяет одержать над собою верх.

Однако кто в таком случае тянул его за язык? Зачем он говорил, что прямая — это добро и что кривая — зло? А наши-то педанты — давай смеяться! Но эта мысль отнюдь не лишена смысла; дело в том, что кривая — это лишь видимость, и именно прямая становится судьей для кривой. Однако нашим чувствам хотелось бы, чтобы кривая существовала наравне с прямой; все это заставляет утверждать, что беспорядок поддерживает себя сам. А также, что добродетель — это Число,

[«Пифагор, по сообщению Гераклида Понтийского, учил, что счастье (эвдемония) заключается в знании совершенства чисел»(16).]

на основании чего можно предположить и даже утверждать, что добродетель, подобно звучанию хорошо настроенной лиры, соответствует закону Ума. А еще — что свет и тьма в равной степени представляют все эти противоположности; и это означало бы постоянное повторение одного и того же, ибо тьма есть лишь отрицание, и становится она заметной только благодаря свету. Таким образом, просто невозможно пренебрегать этими формулами, пусть и придуманными; скорее, следует возвращаться к их благородному источнику, что не столь уж и трудно, как в том пытаются убедить, ибо тень Пифагора всегда похожа на самого Пифагора.

ЭЛЕАТЫ

Элейская школа сохраняет всю премудрость Фалеса, однако подвергает его взгляды переосмыслению. С точки зрения всех ее представителей, и в особой степени — Ксенофана и Парменида, физика относится к области мнения,

[Намек на характерное для древнегреческой философии разделение знания на два вида: «знание по мнению» и «знание по истине». Впервые эта идея была выдвинута Ксенофаном, с точки зрения которого результатом чувственно воспринимаемых свидетельств является лишь мнение, царящее над всем, а не истинное знание, недоступное людям: «Если бы даже случайно кто-нибудь и высказал подлинную истину, то он и сам, однако не знал бы [об этом]. Ибо только мнение — удел всех»(17). Парменид также делил философию «…надвое — на философию истины и философию мнения»(18). В то же время Симпликий в комментарии к «Физике» Аристотеля отмечал, что «[Парменид] называет это учение мнимым [собств. “постигаемым доксой”] и обманчивым не в том смысле, что оно абсолютно ложно, а в том, что оно низверглось [или: “низко пало”] от умопостигаемой истины до феноменального и постигаемого доксой чувственного мира»(19).]

и, таким образом, какими бы ни были ее достижения, изначально подлежит оценке. Движение, как полагал чутко во все вникавший ученик уже названных философов Зенон,

[Как считается многими, Зенон Элейский, кроме всего прочего, был усыновлен Парменидом «…и стал его любовником»(20). В то же время Афиней писал, «что всего отвратительнее и всего лживее — так это безо всякой нужды сказать, что согражданин Парменида Зенон был его любовником!»(21).]

без всякого сомнения, представляет собой ничто, поскольку оно всегда является чем-то иным. Доказательство от обратного: в любой момент движущийся объект находится именно в том месте, где он в данный отрезок времени пребывает, а следовательно — остается неподвижным.

[Как отмечал Секст Эмпирик, «Аристотель называл их “остановщиками (στασιώται) природы и бесприродниками”: остановщиками — от слова остановка (στάσις), а бесприродниками — потому что, отрицая движение, они упразднили природу, которая [по Аристотелю] есть источник движения»(22).]

Ксенофан и Парменид выражали суть сказанного лучше и с большей прямотой: бытие существует, а небытия нет,

[Ср.: Парменид, «полагая, что наряду с сущим вообще нет никакого не-сущего… считает, что с необходимостью существует [только] одно, а именно сущее, и больше ничего…»(23).]

и тебе не удастся выйти за пределы данной мысли; таким образом, то, чего до сих пор еще не существует, не будет существовать никогда, а то, что уже было, и то, что будет, существует всегда;

[Ср.: «…Первые философы… говорили, что ничто из существующего не возникает и не уничтожается, так как возникающему необходимо возникать или из сущего, или из не-сущего, но ни то, ни другое невозможно: ведь сущее не возникает (ибо оно уже есть), а из не-сущего ничто не может возникнуть, ибо [при возникновении] что-нибудь да должно лежать в основе»(24).]

любое бытие едино, тождественно, неподвижно. Благодаря этому в ходе своих разглагольствований им удавалось в одном-единственном суждении обнаружить то, что всегда будет составлять форму всего физического; ибо при любом изменении все сохраняется: материя, энергия — в общем все, как бы оно ни называлось. Ум же является всем во всей его полноте, и значим именно он. Никогда до того времени вопрос об уме не ставился более решительным образом. И вместо того чтобы натужно посмеиваться по поводу знаменитого доказательства, состоящего в том, что Ахилл никогда не настигнет черепаху,

[Имеется в виду одна из самых знаменитых апорий Зенона.]

было бы лучше, если подобное вообще возможно, назвать число, которое соответствовало бы всему расстоянию целиком, включая каждый отрезок в отдельности. Но, как полагал уже Ксенофан, любое расстояние отличается определенностью и завершенностью; и все, что свершится в будущем, определено и завершено уже сейчас. Таким образом, никакое развитие не проникает в бытие извне, а монады — и это признается уже в то время — полностью лишены окон.

[Намек на следующее положение монадологии Лейбница: «Монады вовсе не имеют окон и дверей, через которые что-либо могло бы войти туда или оттуда выйти», а также на сказанное им далее(25).]

ГЕРАКЛИТ

Гераклит был прозван Темным.

[Темным, т.е. непонятным. Ср. оценку, данную Сократом степени доступности текстов Гераклита: «Говорят, Еврипид дал ему сочинение Гераклита и спросил его мнение; он ответил: “Что я понял — прекрасно; чего не понял, наверное, тоже; только, право, для такой книги нужно быть делосским ныряльщиком”»(26), намекая на глубину и труднопостижимость ее содержания. Правда, весьма возможно, что до него об этом уже говорил «некий Кратет», считавший, «…что нужно быть делосским водолазом, чтобы не захлебнуться» в книге Гераклита(27). А в одной из эпиграмм, посвященных этому философу, говорилось:

«Не торопись дочитать до конца Гераклита-эфесца —

Книга его — это путь, трудный для пешей стопы,

Мрак беспросветный и тьма»(28).]

Мы же знаем его лишь как поэта, воспевавшего изменения, и он представляется нам вполне понятным.

[Ср.: «И подчас в сочинении своем он выражается светло и ясно, так что даже тупому нетрудно понять и вознестись душой. А краткость и вескость его слова несравненны»(29).]

«Нельзя дважды омыться одними и теми же водами.»

[Гераклит говорил, «…что нельзя войти в одну и ту же реку дважды…»(30).]

«Все течет, и ничего не остается без изменений.»

[«Гераклит говорит где-то, что все движется и ничто не остается на месте…»(31).]

«В будущем погаснет даже солнце». В то же время он, без сомнения, предполагал, что вспыхнут другие Солнца.

[Ср.: «Все составилось из огня и в огонь разрешается»(32), и «этот космос, один и тот же для всех, не создал никто из богов, никто из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живой огонь, мерно возгорающийся, мерно угасающий»(33).]

«И наверху, и внизу вещи создаются, и разрушаются, и вновь создаются».

[Ср.: «Изменение есть путь вверх и вниз, и по нему возникает мир. Именно, сгущающийся огонь исходит во влагу, уплотняется в воду, а вода крепнет и оборачивается землей – это путь вниз. И с другой стороны, земля рассыпается, из нее рождается вода, а из воды — все остальное (при этом почти все он сводит к морским испарениям) — это путь вверх»(34).]

«От мира — к войне, а от войны — к миру.»

[Ср.: «В противоположностях то, что ведет к рождению, зовется войной и раздором, а что к обогневению, — согласием и миром»(35).]

Идея, ставшая сегодня достаточно обыденной, однако скорее на словах, чем в мыслях. Ведь лишь немногие люди, пребывая в полном благополучии, замечают уже начавшийся процесс разрушения; и еще меньше тех, кто, испив до самого дна чашу горестей, способны ощутить ту волну, которая подхватывает их и вновь увлекает ввысь. Подобная мудрость представляла бы собой немалую силу, обладай кто-либо ею.

Другой идее, более простой, еще легче ускользнуть от нашего внимания. Она была очень близка Юму. Говорят: «эта река», хотя вода в ней уже не та же самая, что раньше; говорят: «эта деревенская церковь», хотя она была перестроена; говорят: «эта толпа», хотя все люди, ее составляющие, сменились; говорят: «это войско» — и далее в том же духе; это суть призраки нашего разговорного языка.

[В связи с этим замечанием вспоминаются разнообразные призраки — рода, пещеры, площади (рынка), театра, которые были признаны Ф. Бэконом источниками ошибок, совершаемых людьми на пути к знанию, и в борьбу с которыми он вступил с помощью своей философии.]

Говорят также: «этот друг» — в любом возрасте; то же самое говорится о нем, и когда он уже умер, и о его могиле. Таким образом, мы живем, как тени среди других теней. Наделенные, к несчастью, здравым рассудком, который нас и обманывает и вразумляет, что как раз и становится причиной двух видов несчастий. «Юпитер развлекается»,

[Имея в виду высказывание Гераклита, следовало бы употреблять имя «Зевс», а не «Юпитер», в силу того что последнее связано не с древнегреческой, а с латинской мифологией. Кроме того, в числе фрагментов, авторство которых приписывается Гераклиту, буквально такое высказывание отсутствует. Можно предположить, что в данном случае Ален осуществляет как бы своеобразный синтез, во-первых, «религиозно-философского» (в духе христианства) отождествления Зевса (Юпитера) с разумом, управляющим всем миром, во-вторых, определения Гераклитом судьбы в качестве разума (логоса), а в-третьих, высказывания этого философа о том, что Вечность, в которой, собственно говоря, и реализуется мировая судьба (разум, логос), есть «дитя играющее, кости бросающее, то выигрывающее, то проигрывающее»(36).]

говаривал печальный Гераклит.

[Вероятно, «печальным» древнегреческий философ назван автором благодаря смысловой близости этого прилагательного прилагательному «Плачущий», которое использовалось в качестве второго (наряду с «Темный») прозвища философа: «Гераклит всякий раз, как выходил на люди и видел вокруг себя столько дурно живущих, а верней, дурно погибающих людей, плакал и жалел всех, кто сам себе казался радостным и счастливым…»(37).]

ЭМПЕДОКЛ

Последний — судя по тому, что о нем рассказывают, — являлся магом

[Ср.: «По словам Сатира, Горгий говорит, что сам присутствовал при том, как Эмпедокл колдовал. <…> Как говорил Тимей в восемнадцатой книге, Эмпедокл совершил много различных чудес»(38).]

и шарлатаном, и всем этим, вероятно, в избыточной степени. Поэтому и был он всего лишь паяцем, придумавшим какие-то там доктрины, используя в них четыре элемента — воздух, огонь, землю и эфир, и добавившим к ним — дабы охватить вообще все — еще и Любовь и Ненависть, которые, скорее, представляют собой некие результаты, нежели причины.

[«Эмпедокл из Акраганта, по мнению тех, кто притязает на более простое истолкование его учения, учит о шести критериях истины. А именно предположив два деятельных начала всех вещей — Любовь и Ненависть — и в то же время упомянув о четырех в качестве материальных (земле, воде, воздухе и огне), он признал их критериями всех вещей»(39).]

А посему собственные мысли опьяняли его; не настолько, чтобы вообразить себя богом, но в достаточной степени, для того чтобы возникло желание заставить поверить в это других,

[«Повязав вокруг волос повязку чистейшего пурпура, Эмпедокл важно шествовал по улицам греческих городов, слагая песни о том, что станет богом из человека»(40). По словам Тимея, «…судя по его поэзии, он мог бы показаться самовлюбленным хвастуном — так, например, он говорит: “Привет вам! А я уже не смертный, но бессмертный бог для вас”»(41). С этим же связана и легенда о смерти Эмпедокла: «…Желая богом бессмертным / Страстно прослыть, Эмпедокл холодный в жаркую Этну / Прыгнул…»(42).]

что, окажись оно правдой, было бы хуже всего. Сказанное понуждает нас лучше оценить во всей этой замечательной совокупности простоту других людей, которые становились сильными только благодаря своему вниманию и призывали каждого обратиться к Мудрости, что наилучшим образом удалось Сократу. Бросим же быстрый взгляд на представленное изображение сумасшедшего мыслителя, с тем чтобы при случае узнать его.

АНАКСАГОР

Так или иначе, но Анаксагор тоже разработал некую доктрину, и сделал это хорошо. Аристотель, благодаря которому, главным образом, мы хоть немного знаем этих древних мыслителей, хвалит только Анаксагора.

[На самом деле Аристотель очень часто крайне критично отзывался об отдельных взглядах Анаксагора (см. такие его сочинения, как «Физика», «Метафизика», «О душе» и др.), что чуть ниже отмечает и сам Ален.]

Во времена Сократа он, как и тот, удостоился чести быть подвергнутым обвинению; но, будучи менее щепетильным в человеческом плане, сбежал.

[Сократ, как известно, отказался бежать из Афин (на чем настаивал и чему способствовал, подкупив тюремных стражей, его друг Критон), дабы не воздавать постыдно за зло и несправедливость, не нарушать законы, договоры и обязательства, которые брал на себя как гражданин Афин, и не приносить зло «самому себе, друзьям, Отечеству»(43). Анаксагор же «…был изгнан из Афин, [а не казнен] благодаря защите Перикла…»(44).]

Знаменит он благодаря своей физике, которой, как представляется, хотел придать еще большую неуловимость, организовав, если можно так сказать, беспорядок с помощью гомеомерий, или частиц, из которых состоит все и которые присутствуют повсюду: «Вначале все пребывало вперемешку, но затем появился Ум, который и привел все в порядок».

[Ср.: «Все, что имеется, было совокупно, затем пришел Ум и установил в нем распорядок»(45).]

Так, по словам Аристотеля, говорит человек с пустым желудком, оказавшись среди пьяных людей.

[Ср.: «Поэтому тот, кто сказал, что ум находится, так же как в живых существах, и в природе и что он причина миропорядка и всего мироустройства, казался рассудительным по сравнению с необдуманными рассуждениями его предшественников»(46), а также: «…по сравнению с прежними [философами], говорившими [пьяную] чушь»(47).]

Под такого рода формулой можно подразумевать божественное творение — миф, лишенный величия и истины. Но я подозреваю, что уже Анаксагор разбирался в этом вопросе гораздо лучше: поскольку хаос присутствует в каждом мгновении — достаточно, чтобы человек напился или же всего-навсего оказался опьяненным своей грезой; однако рассудок приводит все в порядок, восстанавливая его; но не единожды и не навсегда — и мы не доверяем ему. Вчерашняя смелость отнюдь не является залогом смелости завтрашней. Однако возможно, что Анаксагор был склонен поверить в бога, находящегося вне нас, что представляется слабостью мыслителя, обладающего элегантной концепцией. От чего Сократ сумел-таки излечить Платона.

[Отмечу, что последняя фраза эссе почти всегда несет у Алена особую смысловую нагрузку и далеко не всякий раз оказывается доступной однозначному истолкованию. С чем мы сталкиваемся и в данном случае.]

АТОМИСТЫ

Умудренные знаниями благодаря участию в этих необыкновенных дискуссиях,

[Трудно предположить, что за дискуссии имел в виду Ален, поскольку о деятельности Левкиппа нам не известно практически ничего, а Демокрит славился своей склонностью к уединенному образу жизни.]

Левкипп и Демокрит, за которыми много позже последовали Эпикур и Лукреций, поместили в самые глубины всего видимого неподвижное Нечто. Этим Нечто был атом, дальнейшее деление которого признается невозможным, который не уничтожается и вечно сохраняет свою округлую или крючкообразную форму;

[«Атомисты утверждали, что атомы бывают шарообразными, угловатыми, крючкообразными, якореобразными, согнутыми, выпуклыми и т.п.»(48).]

бесконечность этих вечно существующих форм, случайным образом — но бесконечное число раз в бесконечности времени и безграничности пространства — перемешанных, делает все возможным, включая наш мир, человека, Гомера и «Илиаду».

[«Возникновение и уничтожение вещей атомисты объясняли разделением и сложением атомов, изменение вещей — изменением и порядка и положения (поворота)»(49). По Левкиппу, «возникновение миров происходит так. Из беспредельности отделяется и несется в великую пустоту множество разновидных тел; скапливаясь, они образуют единый вихрь, а в нем, сталкиваясь друг с другом и всячески кружась, разделяются по взаимному сходству»(50).

Подобный взгляд на мир никогда не может быть предан забвению, поскольку мы всегда бы этому сопротивлялись, задаваясь такими вопросами: «Кто меня создал? Почему я, погруженный в размышления, нахожусь здесь? Что означает этот небесный порядок и этот порядок человеческий?». Ведь все в мире в равной степени представляет собой порядок и в то же время — нечто чудесное; существует бесконечное количество иных порядков, а также бесконечное количество по-разному сформированных мыслителей, которые воображают себя богами и законодателями. Потому-то Демокрит и смеялся.

[«В отличие от Гераклита (см. последнее примечание к эссе о Гераклите. — Прим. пер.) — “плачущего философа” Демокрит был известен как “смеющийся философ”», — писал А. Чанышев (при этом довольно странно, что Диоген Лаэртский ничего не говорил по данному поводу). Существует мнение, что из-за насмешек Демокрита над Нусом (Умом) Анаксагора, последний даже не принял его в число своих учеников. Как писал Сенека, он «“…без смеха никогда не появлялся на людях: настолько несерьезным казалось ему все, что делалось всерьез”. Смех Демокрита был горьким: он “смеялся, считая достойным смеха все человеческие дела”»(51).]

СОФИСТЫ

Софисты приходят к заключению: ведь жить-то надо!

[Можно предположить, что здесь имеется в виду тот факт, что софисты, в частности Протагор, были первыми древнегреческими мудрецами, зарабатывавшими на жизнь преподаванием философии.]

Софист-элеат Горгий убедительно доказывает, что небытие существует, а бытие — нет.

[Точнее, «говоря о том, что ничего не существует, Горгий не хотел этим сказать, что существует небытие. “Ничего не существует” означало у него утверждение, что нельзя доказать ни того, что небытие существует, ни того, что бытие существует, ни того, что бытие и небытие существуют вместе»(52).]

Протагор, софист-иониец, насмехается над этими верными мыслями, которые рождаются в ходе контактов постоянно изменяющегося человека с постоянно изменяющейся вещью: «Человек есть мера всех вещей».

[«Он первый заявил, что о всяком предмете можно сказать двояко и противоположным образом, и сам первый стал пользоваться в спорах доводами. Одно сочинение он начал так: “Человек есть мера всем вещам — существованию существующих и несуществованию несуществующих”»(53).]

При этом следует иметь в виду человеческие потребности, строй человеческих желаний. Ибо существуют полезные истины; мудрец же, наученный опытом, должен убедить людскую толпу в том, что полезное является истинным.

[«Главным критерием, по Протагору, является выгода.» Поэтому, по его мнению, например, «…лучше верить в богов, чем в них не верить»(54).]

Таким образом, он соглашается с Горгием и многими другими с целью дать людям полезные законы и опровергнуть недовольных; а это действует лучше всякой полиции, ибо в результате они начинают обожать палку. Отсюда становится очевидным, что прагматизм отнюдь не молод.

Наверх

Copyright © Карен Акопян 2012-2021 Все права защищены