Главная Об авторе Тексты Новости Гостевая Контакты

ТВОРЧЕСТВО КАК ПОИСК СМЫСЛА (5)

III. О сущностных характеристиках феномена творчества

§ 1. Творчество как процесс

Для того чтобы подойти к непосредственному рассмотрению роли субъективного начала в творческом акте, необходимо специально остановиться на вопросе о процессуальности последнего, поскольку одним из наиболее существенных обстоятельств для понимания сути творчества является то, что оно представляет собой не просто протекающую во времени деятельность или, шире, явление, которому присуща континуальность. Дело в том, что, с одной стороны, практически невозможно определить временные границы процесса творчества — когда он начинается, когда и на сколько времени прерывается, когда возобновляется, когда завершается и завершается ли вообще? Даже получение некоего результата отнюдь не свидетельствует о том, что можно говорить о его завершении, поскольку, с одной стороны, неудовлетворенность творца достигнутым нередко побуждает его продлевать творческий процесс и/или возобновлять его «течение», а с другой — восприятие продукта творчества фактически представляет собой непосредственное и в то же время «дискурсивное» продолжение этого процесса ― в иных формах, иными средствами и иными субъектами. Кроме того, творчество — это процесс, в очень малой степени протекающий под контролем разума, рассудка, о чем были прекрасно осведомлены уже древние. Скорее, наоборот, в основном он протекает в подсознании, на интуитивном уровне, лишь в отдельные моменты или даже только на этапе опредмечивания, реализации созревшего замысла выходя на уровень сознательный, но никогда в полном своем объеме не подчиняясь разумному началу.

С другой стороны, учитывая все сказанное, о творчестве не совсем корректно говорить как о деятельности — во всяком случае, если хотя бы в целом соглашаться с тем, что последняя — это «…специфически человеческая форма активного отношения к окружающему миру, содержание которой составляет его целесообразное изменение и преобразование в интересах людей»^[1]. Ведь даже если допустить, что та внутренняя работа духа, без которой творчество немыслимо в принципе, все же может быть понята как «активное отношение к окружающему миру» (проявляющееся, так сказать, в идеальной форме), то ее содержание уж никак нельзя свести к «целесообразному изменению и преобразованию» этого мира, да еще и осуществляемому «в интересах людей». Во всяком случае, «интересы людей» вряд ли в обязательном порядке можно считать сознательно учитываемым «параметром» творческого процесса, хотя «онтологически», имплицитно, опосредованно они безусловно присутствуют в этом процессе, если он «претендует» на статус творческого, а следовательно, культурального. В то же время, если иметь в виду прежде всего «видимый» и/или конечный результат творчества, то с обоснованностью приведенных характеристик деятельности в какой-то степени можно было бы и согласиться. Однако в таком случае мы будем вынуждены «разводить» уже не процесс творчества и его продукт, о чем говорилось ранее, но время, которое, с одной стороны, ушло на возникновение, созревание, оформление замысла, иначе говоря, время внепредметной деятельности, а с другой — время опредмечивания последнего, т.е. «время делания». Как представляется, нет особой необходимости объяснять недопустимость подобного подхода к решению обсуждаемой проблемы.

Возвращаясь к вопросу о процессуальности (или о времени), можно добавить, что даже когда речь идет о, как может показаться, одномоментном творческом озарении, мы, во-первых, предполагаем или хотя бы допускаем наличие у последнего более или менее длительной «предыстории», содержание которой не только не высвечивается подобной интеллектуальной вспышкой, но именно благодаря ей в значительной степени окутывается еще большей тьмой, а во-вторых, понимаем, что родившиеся идея или образ требуют своего воплощения, для чего, естественно, необходимо определенное время (и не только оно!).

Таким образом, феномен, обозначаемый словом «творчество», в первую очередь следует рассматривать как насыщенный в содержательном отношении интеллектуальный процесс; как специфическую форму прежде всего интеллектуальной активности индивида, либо «спрессованную», либо растянутую во времени; как прошлое, условно говоря, пропущенное через интеллектуальные фильтры, заявляющее о себе в настоящем и в идеале устремленное в будущее. Иными словами, нет творчества вне связи с прошлым, и нет творчества «остающегося» в настоящем. И речь в данном случае идет не просто о традициях и об актуальности, а о содержательной, «тематической» преемственности в сфере духа, которая обнаруживает себя не только и не обязательно как позитивное восприятие и развитие уже имевшегося, но и как сущностное и убедительное отрицание его, или, точнее, снятие достигнутого на предыдущем этапе на уровне предвидения — пусть и не всегда осознанного — того, осуществление/реализация чего еще только намечается и предполагается.

Исходя из этого можно заключить, что творчество — это настоящее, вобравшее в себя прошлое и устремленное в будущее. Тем самым разговор здесь ведется не только о содержательности ныне созданного феномена, значение которого может быть обнаружено и/или оценено только с течением времени, но и о том субъективном факторе, о том внутреннем (духовном, психическом, интеллектуальном, душевном) состоянии, которое, будучи достигнуто в данный момент, делает для субъекта возможным переход в состояние новое («из небытия в бытие»), само по себе всегда обещающее то, чего никогда не было, а точнее — чего индивид никогда не испытывал. Сказанное позволяет говорить о том, что творчество — это не только процесс, но и акт (actus как актуальное состояние, действительность), некий момент, ядром которого является действие, находящееся, условно говоря, в плазменном состоянии. Кроме того, можно сказать, что каждый момент творческого процесса — это в известной степени самостоятельный творческий акт, а весь процесс в целом — это неразрывное единство подобных (но не гомогенных, не тождественных друг другу) и следующих друг за другом, связанных друг с другом и друг друга обусловливающих актов. И если в какой-либо из этих последовательных моментов эвристический потенциал субъекта снижается и исчезает охватившее его ощущение трансцендентной устремленности, то процесс утрачивает содержание «творческости», а следовательно, и статус творческого. Таким образом, творческий процесс представляет собой неразрывное единство континуальности и дискурсивности и фактически зависит от каждого из множества составляющих его, но не поддающихся «вычленению» из единой «цепочки» моментов.

Сущностным же содержанием творческого процесса, на мой взгляд, прежде всего является отнюдь не «целесообразное изменение и преобразование окружающего мира» (хотя не исключается и это), а реализация неких «духовных накоплений», которые пребывают в глубинах сознания и подсознания индивида и которые с помощью разнообразных присущих ему способностей опредмечиваются в конкретных продуктах и/или в охватывающем его состоянии энергийной (духовной) напряженности.

При этом созидательный потенциал субъекта творчества зависит, безусловно, не только от него самого, но и от множества внешних факторов и обстоятельств. Так, можно предположить, что способности индивида в целом полиаспектны и в то же время предельно дифференцированы. Поэтому для достижения некоего значимого результата необходимо определенное — оптимальное — их сочетание. Человек, обладающий, условно говоря, всего лишь одной, пусть даже на уровне гениальности, способностью, обречен на неудачу или даже на бесплодие. Талант — это комплекс не столько исключительных, сколько оптимально сочетающихся между собой, дополняющих друг друга способностей, спецификация которых обнаруживает как их направленность вовне, так и обращенность на самого субъекта. Не будучи способен постичь проблемы, по своей сложности превышающие его возможности, и преодолеть непосильные для него препятствия, каждый может творить лишь в свою силу (в данном случае имеются в виду и те уникальные «прорывы», которые даже у гениально одаренных людей могут быть единичными и которые именно и позволяют называть их уже не талантами, а гениями, т.е. людьми, превысившими человеческие возможности или же достигшие их пределов). И не только нежелание индивида использовать имеющийся у него потенциал, но и неукротимое стремление превзойти самого себя грозят либо духовным (и душевным) срывом, либо (даже) распадом личности и физическим разрушением организма (см.: Бальзак — Френхофер, «Неведомый шедевр»; Золя — Клод, «Творчество» и др.).

Особую роль в реализации этого стремления (во всяком случае, при описании подобных ситуаций в художественных произведениях) играет «факт» заключения индивидом «творческого» союза с силами зла. В качестве классических, но мало похожих друг на друга примеров можно указать на столь колоритную фигуру, как Фауст, «тиражированную» в художественных произведениях выдающегося значения, на литературных персонажей Гоголя (Чартков, «Портрет»), Достоевского (Иван, «Братья Карамазовы»), Т. Манна (Леверкюн, «Доктор Фаустус») и др. Естественно, что приводить подобного рода примеры из жизни гораздо более рискованно. И тем не менее в связи с выдвинутым тезисом можно вспомнить имена таких гениальных творцов, как Босх, Бодлер, Ницше, Уайлд, Пруст, Кафка и др. Особое место в этом списке могли бы занять выдающиеся политики, но это, безусловно, специальная, а кроме того, в высшей степени скользкая тема.

Не вдаваясь в необходимые, по большому счету, но неуместные в данной работе объяснения, я прихожу к выводу, что главное в творчестве — то, с чего «все начинается», — это изменение индивидуального состояния участника данного процесса. Не претендуя на раскрытие глубинной тайны творчества, можно предположить, что движущими силами творчества являются изначально присущие индивиду энергийный потенциал, духовная неудовлетворенность достигнутым ранее, или, точнее, способность к подобного рода неудовлетворенности, обусловленная внутренней избыточностью и одновременно недостаточностью, умение ставить, а точнее — обнаруживать, более или менее определенные ориентиры и, наконец, трансцендентная устремленность, дающая силы и для реализации имеющегося у индивида потенциала, и для постановки цели, и для ее достижения. Весь ход творческого процесса связан с постоянными изменениями в эмоциональном, интеллектуальном, духовном состояниях его субъекта, а начинается он с самосозидания, т.е. с внутреннего изменения, представляющего собой некий подготовительный, но обязательный этап, который уже сам по себе носит творческий характер. Иначе говоря, самосозидание индивида в ходе развертывания этого процесса практически не прекращается, составляя его основу и представляя собой поиск того состояния, в котором упоминавшаяся выше неудовлетворенность была бы устранена и/или в определенной степени утолена.

Характернейшей особенностью творческой деятельности как таковой, на мой взгляд, является то, что ее специфика определяется не внешним предметом, на который она направлена, не целью, к которой она устремлена (см. выше соответствующее высказывание Аристотеля), не средствами, которые в ней используются, а состоянием осуществляющего ее субъекта, который, созидая «в себе», в дальнейшем в той или иной мере и форме опредмечивает «уже созданное», придавая ему, насколько это для него достижимо, отчетливые очертания.

В продолжение предыдущего суждения следует заметить, что в определениях творчества восприятие чаще всего вообще не принимается во внимание ― вероятно, потому, что в рамках его протекания (казалось бы) ничего не созидается и тем более не возникает ничего нового. Однако убеждать в наличии творческого потенциала в процессе восприятия ― это значит ломиться в открытую дверь. В случае недооценки этого обстоятельства из виду упускается то, что субъект, с одной стороны, должен проявить некую духовную активность, с тем чтобы не просто обнаружить объект, достойный специфического внимания, но и попытаться «освоить» его, охватить во всей его сложности и многоаспектности, проникнуть в его тайную сущность или хотя бы попытаться это сделать, для чего, безусловно, необходимы именно творческие способности и способность к внутреннему изменению. С другой стороны ― и в то же время «параллельно», — воспринимающий субъект на самом деле ведет постоянный поиск того, что способно избавить его от ощущения духовной неудовлетворенности (хотя и «всего лишь» с тем, чтобы породить новую «форму» последней), и осуществляет самосозидание — ради понимания, постижения воспринимаемого, приобщения к нему. В результате этого возникает (или, по крайней мере, может возникнуть) нечто никогда не бывшее — и прежде всего «не бывшее» не вне субъекта восприятия, а именно в его представлениях и ощущениях — и представляющее собой продукт деятельности этого субъекта. Однако в связи со сказанным в первую очередь речь следует вести о созидании нового состояния, и прежде всего — о переходе субъекта из одного (нетворческого, а точнее лишь потенциально творческого ― «пока не требует поэта к священной жертве Аполлон…») состояния в иное (творческое, актуально творческое). Здесь, казалось бы, не подходит «формула» Диотимы «из небытия в бытие», но, как я уже говорил, в данном случае небытие просто невозможно понимать как полное отрицание бытия. Кроме того, небытие в данном случае может быть отождествлено с «нетворчеством», а точнее — «предтворчеством» или даже «пратворчеством», и понято как некое подобие дао ― как «глубочайшие врата рождения», в туманности и неопределенности которых скрыты и зарождаются и бытие, и отдельные «вещи», а бытие ― как творчество, точнее как его результат.

В связи с этим напрашивается вывод, что определяющую роль в признании новизны должен играть не сам факт ее наличия, который, как я уже пытался показать, чаще всего не может быть установлен с достаточной убедительностью, но возникновение (а точнее — проявление) специфической интеллектуальной интенции ― субъективно ощущаемой, отнюдь не обязательно и в любом случае лишь частично осознаваемой потребности-потенции вести поиск, ради того чтобы, с одной стороны, творить, а с другой — воспринимать уже созданное.

Казалось бы, наличие подобной интенции, являющейся, по существу, необходимым, хотя и не достаточным условием творчества, в той или иной мере должно было бы быть связано с постановкой цели, которая сама по себе уже в какой-то степени всегда есть то новое, чего никогда не было, во всяком случае для того, кто эту цель ставит. Однако парадоксальность ситуации заключается в том, что даже при наличии упомянутой интенции субъект творчества чаще всего вообще не ставит перед собой задачи, содержание которой сводилось бы к созиданию нового, поскольку, во-первых, конечная цель чаще всего представляется более или менее туманной («И даль свободного романа / Я сквозь магический кристалл / Еще неясно различал…»), а во-вторых, главной движущей силой его действий или увлекающих его духовных состояний является по преимуществу не маячащая далеко «впереди» цель, а именно эта интенция, выражающаяся в неуничтожимой (в том случае если это подлинное творчество и если «выразитель» ее, интенции, имеет «онтологические» основания претендовать на роль творца) потребности к творчеству, в стремлении реализовать то, что «просится наружу», что требует своего опредмечивания. Таким образом, в туманное далеко, где предположительно и должна пребывать та преследуемая цель, которая обретает ясность лишь по мере приближения творческого процесса к завершению, к цели творчества, порожденной готовностью к творчеству и жаждой творчества, перекидывается некий «виртуальный» мостик, берущий свое начало у самых истоков творческого процесса. Однако в данном случае следует различать цель более или менее конкретную и/или уже в процессе творчества обретающую достаточную конкретность и цель принципиально неформализуемую, которая сводится к неуничтожимой потребности в творчестве, к страстному желанию опредметить то, «беременность» чем тяготит субъекта творчества.

С другой стороны, легко представить, что в том случае, когда цель формулируется как конкретная установка на непременное создание чего-то нового, собственно творческая устремленность оттесняется на задний план, поскольку начинает довлеть идея новизны, превращающаяся в самоцель, и наибольший интерес вызывает уже не собственно процесс творчества, а поиск ответа на вопрос «что и как нужно сделать для того, чтобы получилось никогда прежде не бывшее?». И в результате на первый план выходит расчет. Эмоции и интуиция в данном случае только мешают, поскольку возникает необходимость предельно трезвым взглядом охватить то, что сделано (или предполагается сделать) и математически точно рассчитать, чтобы «делаемое» не было на что-либо похоже.

[См. продолжение: Творчество как поиск смысла (6)]

 

Примечания

Наверх

Copyright © Карен Акопян 2012-2021 Все права защищены